Удар − кровь льется ручьем, стекая изящными алыми дорожками по глазам, щекам, губам. Все в ужасе смотрят на меня. Бегу к зеркалу, но ничего не вижу. Кровь залила глаза и образовалась красным туманом для моего зрения. На моем лице выражения не ужаса или шока, как следовало бы быть, а, скорее, неожиданности. Провожу языком по багровым губам и чувствую солоновато-металлический вкус. Я не вижу ничего, кроме красного пятна в зеркале − своего собственного отражения − закрываю глаза и пытаюсь что−нибудь почувствовать, хочу, чтобы волна чувств захлестнула меня, чтобы я упал и захлебнулся в собственных слезах, чтобы схватился за голову и плакал хотя бы от физической боли, но ничего этого не происходит. Даже не особо чувствую боль от прилетевшей мне в голову керамической статуэтки. Просто тупо смотря в зеркальную поверхность, пытаюсь понять, что делать <...>
Срываюсь и бегу вниз, разница между теплым пушистым ковром и ледяным бетонным полом лестницы режет мне ступни. Я бегу к Т. Нужно было видеть ее глаза, когда я появился перед ней с лицом, залитым кровью. На моей одежде вытянутые багровые пятна. Она без раздумий и разговоров впускает меня и проводит в ванну. Т. думает, что у меня шок, но я спокоен. Немного отрезвев, могу воспринимать себя относительно нормально. Теперь чувствую сильную пульсирующую боль, и радуюсь ей, как ребенок конфете; могу немного утверждать о своей нормальности. Иду по темноте на кухню, Т. стоит у окна. Задает вопрос. Отвечаю ровным и спокойным голосом, как будто зашел по−соседски кофе выпить. Хоть физические ощущения и вернулись ко мне, меня трясет и боль раскалывает голову, ничего не могу сказать про состояние души. «Как ты себя чувствуешь?» − говорит Т. «Абсолютно никак. В том смысле, что мне практически все равно, что у меня разбита голова» − отвечаю.
Т. многозначительно кивает.